1930 год. Коллективизация

Во все времена крестьяне на Руси страдали больше всех от различного рода указов, постановлений и реформ. Сельские жители испокон века затрачивали огромный труд, чтобы вырастить хлеб, и тем самым обеспечить основу нашего бытия и благополучие государства.
Казалось бы, и жить российское крестьянство должно лучше других социальных слоев населения.  Как бы не так!  Возможно, указы не   всегда основательно продумывались, а может быть, местные власти не выполняли законы и превышали свои полномочия  на местах, да и там, наверху, наверное, редко задумывались о том, к чему приводили на самом деле их распоряжения. Так или иначе,  но многие нововведения оборачивались для крестьян очередными бедами или, в лучшем случае, новыми поборами.
В связи с этим, хочу поделиться с вами воспоминаниями моей матери. Перелистнем страницы истории на много лет назад. 1930 год. Мать была 12-летней девчонкой и хорошо помнила события того времени. Ни один учебник истории не поведает того, чему была свидетельницей моя мать.

Из воспоминаний Дивеевой Марии (жительницы села В.Вязовка Бузулукского района).

Семья у нас была боль-шая. Родители, да детей пять душ. Мы были бедняками. Такое социальное положение не означало, что у нас отсутствовала собственность. Мы имели в хозяйстве лошадь, корову, пару быков, плуг, 8 овец, свой надел земли. Такие семьи считались бедными и составляли большую часть жителей села. Середняков было значительно меньше, но жили они более зажиточно. Как правило, на своем подворье держали двух лошадей, двух-трех коров, две пары быков, от 12 до 16 овец. Из техники имели плуг и борону. А некоторые даже имели возможность приобрести самовар. В то время это считалось особой роскошью. Жили на селе  и совсем бедные люди, в народе именовавшиеся как "голь перекатная". Сюда входили семьи одиноких вдов, солдаток с двумя-тремя детьми. Они как-то могли держать одну корову да трех-четырех овец. Им было особенно тяжело. Работать приходилось от зари до зари, чтобы накормить детей. У одиноких женщин тоже имелся свой надел земли, но обработать его они не могли и поэтому отдавали в аренду кулаку, получая за это крохи. Таких семей на селе было около 20 %. А самыми богатыми считались кулаки. В народе их величали "мироедами". Семья кулака имела от шести до восьми лошадей, 10-12 быков, до 10 коров, около 40 голов овец и очень много земли. Кроме того, в их личной собственности непременно была машина для обмолота снопов ( в народе – "лобогрейка"), швейная машинка, граммофон и самовар, даже не один. Вели торговлю с башкирами и татарами. На них работали наемные люди. В качестве батраков в основном брали детей-сирот родственников, погибших в гражданскую войну или в голодный 21-ый.
Осенью 1930 года в нашем селе была проведена коллективизация. Общим стало все: скот, земля, сельхозинвентарь. Семьи кулаков раскулачили и сослали в карагандинские степи. Новые порядки вызывали у людей настороженность и страх. Поэтому сельчане вступали в колхозы с неохотой.
Тем не менее, на базе единоличных хозяйств в селе все же создали три коллективных хозяйства: им. Калинина, им. Буденного, им. Молотова  (с 1948 года - им. Ватутина). Построили новые общие скотные дворы, формой напоминающие букву "П" . Посередине загона стоял колодец. Весь наш личный скот теперь стал общим, колхозным. Забрали корову, лошадь и двух быков. Мы жалели своих животных, потому  что в общем стаде за ними уже не было такого ухода, как дома. Мы, дети, очень часто бегали по скотному двору, высматривали и старались узнать своих любимцев. Через некоторое время наша корова пала, быков невозможно было узнать в общем стаде, и только серая лошадка еще резвилась в колхозном табуне. 1932 год выдался неурожайным. Пшеницы с колхозных полей собрали очень мало. Крестьяне на своих клочках земли, что оставались в личном пользовании, выращивали в небольших количествах картофель, рожь, пшеницу и коноплю. Кстати, конопля в те времена служила вполне мирным целям и не была криминальным растением, как сейчас. С ее волокон ткали холсты, а из семян получали вполне съедобное масло. Несмотря на все старания сельчан, и в личных подворьях  урожай собрали небогатый.
А в здании местного совета, в прокуренном, неубранном помещении без конца заседали активисты новой жизни, коммунисты и всевозможные уполномоченные. У большинства из них, кроме гимнастерки и нагана в кармане, ничего не было. Правда, советская власть  обеспечивала их продовольственными пайками. На заседаниях решался один вопрос, как отчитаться по хлебопоставкам, и где взять недостающее зерно для выполнения плана. По предложению представителя райкома ВКП (б) решено было изъять так называемые излишки хлеба у населения. Помню, как к нам домой поздним вечером пришёл сосед Максим Васильев и стал говорить отцу о том, что завтра нагрянут активисты и выгребут хлеб у всех подчистую, что надо бы припрятать часть зерна. На это отец сказал: "Брехня, не может такого быть, ведь, если заберут хлеб, как же народу жить потом?!" Отец не поверил, и Васильев ушёл. А наша мать всё-таки на всякий случай спрятала небольшой мешочек с мукой в изголовье постели. Позже мы узнали, что наш сосед не оставил своих намерений. Всю ночь вместе со своей семьёй он копал яму, а землю выносил далеко в овраг, чтобы не было заметно. Спрятав в яму большую часть зерна и муки, заложил её большим штабелем кизяков. И правильно сделал! Потому  что наутро в селе началось невообразимое. По улицам ехали подводы, во дворы заходили представители местной власти и отбирали хлеб у крестьян под видом изъятия излишек. На самом деле выгребали чуть ли не все хлебные запасы, особенно у тех, кто сопротивлялся или пытался спрятать зерно. По селу разносился женский плач, причитания и ругательства. Да и не мудрено, ведь эта акция обрекла семьи сельчан на новые испытания. А вот у нашего соседа, как ни искали, но так и не смогли найти зерно. С конца февраля 1933 года стало совсем туго. Наша семья, как и многие другие, стала голодать. Были съедены запасы картофеля, других овощей и тот мешочек с мукой, который припрятала мать. Варили обрезки, шелуху, делали подобия баланды, но есть хотелось всё сильнее. В селе появились покойники, умершие от голода. Первыми не выдержали этой пытки семьи одиноких женщин с детьми. Хоронили их в неглубоких общих могилах. В семьях, где были мужчины, ещё как-то поддерживалась жизнь. Они ходили на речку, делали небольшие проруби, пытаясь поймать хоть какую-то рыбёшку и набрать со дна ракушек. Но это был не выход, а помощи ждать  было неоткуда. Местная власть, получавшая продпаёк, была далека от бед своих односельчан. О голодающем населении в "верха" не докладывали, даже наоборот старались скрывать катастрофическое положение крестьян. В нашей семье никто в эту зиму не умер от голода только благодаря предприимчивым действиям всё того же соседа Максима Васильева. Он оказался деятельнее и мудрее других. Вот как это было.
Как-то вечером приходит к отцу неуёмный Васильев и говорит: "Архипыч, недавно в колхозе имени Будённого лошадь сломала ногу, её прирезали и закопали на скотомогильнике. Земля мёрзлая, и зарыта она, скорее всего, неглубоко. Давай ночью сходим туда, потихоньку раскопаем и отрубим заднюю часть. Или будем ждать, когда наши дети с голоду опухнут?!" Отец согласился. И они с соседом сделали всё так, как задумали. Когда конина была принесена в дом, отец понял, что она почему-то облита керосином. Но это не доставило нам  сильного огорчения. Мясо отмочили в воде, порубили на куски и засолили в бочке. Затем потихоньку, чтобы никто не узнал и не увидел, сушили конину в подвешенном виде. Получилось что-то вроде вяленого мяса. До самой весны мы отрезали по кусочку и питались всей семьёй. Вот так, благодаря нашему соседу, мы пережили страшную зиму.
Наступившая весна 1933 года не принесла облегче-ния. Наше село постепенно вымирало. В сельском совете по-прежнему было много вербовщиков на предприятия и стройки народного хозяйства. Чтобы как-то выжить, на семейном совете решили, что Дмитрий, старший сын, вместе с другими земляками завербуется в Туркестан собирать хлопок. А сам отец поедет в г. Орехово-Зуево на торфоразработки. Он сказал так: "Тебя, Маруся, беру с собой, здесь одним ртом меньше будет. А там устрою тебя в столовую посудомойкой. Да и портки мои будет кому постирать. А ты, мать, останешься с младшими. Скоро суслики из нор полезут, Никита будет их ловить.  Да и ракушки ещё не все на речке выбрали. Как-нибудь проживёте. Я постараюсь через три месяца вернуться и привезти харчей". На том и порешили. Уехали мы с отцом под Орехово-Зуево. Там жили в бараке, питались в столовой. Отец и правда устроил меня помогать посудницей. Помню, взрослые жалели, приносили гостинцы. А я, вспоминая своих голодных младших братьев, откладывала их в холщовый мешочек. Иногда я ходила смотреть, как работает отец. Работа была несложной. Мужчины лопатами, а где и топорами вырубали в пластах кирпичики торфа, женщины их переворачивали, сушили, а затем складывали в штабеля или грузили на подводы. Три месяца пролетели незаметно. Я уже начала понемногу забывать о голодной жизни на селе. Стали мы с отцом собираться домой, хотя ему, как хорошему работнику, предлагали остаться и даже предлагали комнату. Сколько отец заработал денег, я тогда не понимала, но на станции он закупил  муки и сухарей. Я же в своей торбочке везла городские гостинцы своим младшим братьям.  Это были пряники. Когда после долгой дороги мы вошли во двор своего дома, то увидели мать, которая толкла в ступе смесь каких-то трав. А рядом стоял самый младший брат и смотрел голодными глазами. Мать разрыдалась, а я достала пряники, но они оказались заплесневевшими от долгого хранения. Мне стало очень обидно, но брат всё равно радовался гостинцам. Вот через какие испытания прошла наша семья. Бог нас миловал. Никто в нашей семье в тот страшный год с голоду не умер.

P. S. Мой дед, Дивеев Пётр Архипович, умер в октябре 1941 года. Два его сына, пройдя через горнило Великой Отечественной войны, вернулись домой живыми.
Васильев Максим Петрович, спасший нашу семью и своих детей в голодный год, не смог уберечь сыновей от всепожирающего пламени войны. Один его сын пропал без вести в начале войны, а другой заживо сгорел в танке летом 1943 года. Вот такой непредсказуемой и жестокой бывает судьба.
 
 Воспоминания матери для Чернышевых
записал Н.Н. Дивеев.